В Германии многие не хотят, чтобы Россия была нашим врагом. Но сейчас, к сожалению, ситуация такова
В конце июля Вы закончили читать курс «Литература и война». Как на программу курса повлияло российское вторжение в Украину?
В принципе не очень сильно, потому что я начала с «Одиссеи», продолжила «Войной и миром», далее шла через Первую мировую войну и Вторую. Войне в Украине я посвятила два занятия: на одном мы говорили об «Интернате» Сергея Жадана, а на другом обсуждали поэзию войны и очерки, которые украинские писатели и писательницы пишут сегодня — когда у них у них нет времени на большие формы. Кроме того, каждую неделю мы начинали с украинского стихотворения, написанного во время войны. Война была постоянно в наших головах.
Вы читали со студентами украинские тексты в оригинале?
Я год назад начала заниматься украинским. Я хожу вместе со студентами на курсы, сдаю экзамены. Это очень интересно. Но мы читали украинских авторов в переводах. Я думаю, что в принципе русистика и русский язык всё ещё на первом месте в немецкой славистике. Я смотрела цифры: русский преподают на 29 кафедрах, польский — на 27, чешский — на 21, но беларуский – только на 2, несмотря на протесты 2020–2021 годов, которые привлекли много внимания. До февраля 2022 года курсы украинского были в 4 университетах, а сейчас — в 16. Это очень большой скачок. Очень хорошо, что мы сейчас занимаемся украинской культурой, но это не означает, что мы, русисты, сейчас станем украинистами. Для начала мы должны научиться смотреть не только на Россию. Но я должна сказать, что курсы украинского языка, куда я хожу, не переполнены. Далеко не все студенты сейчас хотят заниматься украинским. Курсы пока маленькие, может быть, они будут расти, но всё же почти 80% выбирают русский. До сих пор.
А почему русскому отдают предпочтение?
У многих студентов есть российский бэкграунд, у многих родной язык русский или они говорят по-русски дома. Правда, иногда они не могут писать по-русски, но говорят более-менее хорошо. Я думаю, что здесь важна история семьи. У нас многие хотят стать учителями русского. Кроме того, по количеству носителей это всё-таки самый большой славянский язык. В Германии многие не хотят, чтобы Россия была нашим врагом. Все мы надеемся, что это когда-нибудь изменится.
ВЫНОС «Меня поражает, что, читая о 30-х годах XX века, видишь, как всё повторяется сейчас»
А следите ли Вы за современной русскоязычной антивоенной литературой?
Я думаю, что Сорокин, конечно, самый важный автор. Он очень многое предвидел и предсказал в своих произведениях. И его отношение к войне мне кажется правильным. При этом мне иногда тяжело говорить с русскими, которые говорят, что война в Украине — это катастрофа для русской культуры. Конечно, это катастрофа для русской культуры, но это в первую очередь катастрофа для украинских людей, у которых не только культура, но и жизнь находится в опасности.
Стала ли война в Украине катастрофой для русистики как дисциплины?
У меня лежит рукопись монографии об интимности в русской литературе конца XIX — начала XX веков. И вот я думаю: кто сейчас хочет читать об интимности в русской культуре? Это никого не интересует. И вот эти страницы лежат, но я не хочу возвращаться к книге, потому что сегодня всё-таки важнее заниматься современной ситуацией. С одной стороны, это очень тяжело, с другой, мы, правда, должны пересмотреть то, что сделали за последние десятилетия, и понять, как нужно теперь изучать русскую литературу и культуру.
В современной ситуации вам кажется правильным сместить фокус с русской литературы на украинскую?
Нельзя читать украинскую литературу и литературу других славянских народов через российские очки. Нам в Тюбингене повезло, потому что мы предлагаем для изучения шесть славянских языков и всегда всегда занимались не только русской культурой. Например, за год до войны у меня был семинар «Литература с Востока в XXI веке: Россия, Украина, Беларусь» (Literatur aus dem Osten im 21. Jahrhundert: Russland, Ukraine, Belarus). Мне кажется очень интересно смотреть на связи между ними, но главное — на различия. В то же время, я думаю, мы должны продолжать исследования русской литературы. Меня поражает, что, читая о 30-х годах XX века, видишь, как всё повторяется сейчас. Зимой 2022–2023 годов я говорила со студентами о путешествиях американцев в СССР в 1930-х годах. И постоянно думала о том, какие страшные вещи они видели в России. Мы разбирали фильм Агнешки Холланд «Гарет Джонс» о Голодоморе и работы фотографки Маргарет Бурк-Уайт, которая снимала коллективизацию и её последствия. Я, конечно, хочу, чтобы мои студенты полюбили то, что я преподаю, но потом я рассказываю им об ужасах российской истории… Это очень грустно.
После начала войны я поняла, что диссиденты — это не всегда и во всём положительные люди
Как меняется взгляд немецких славистов на русскую литературу после полномасштабного вторжения?
Я сама в последнее время в основном занималась компаративистикой, а потому смотрела на русскую литературу с бо́льшей дистанции. Но многие мои коллеги уже давно занимаются империализмом в русскоязычной культуре, деколониальными и постколониальными исследованиями. После 24 февраля эти подходы стали для меня намного важнее. Я учусь у коллег, которые уже давно начали применять такую оптику. Так что всё меняется, и сейчас мы все этим занимаемся. Но было бы скучно исследовать только то, какой автор какое плохое стихотворение написал. Все мы, конечно, знали, что Достоевский антисемит, это не новость для нас. Но теперь мы должны задаться вопросом, как этот факт влиял на наши исследования его творчества? Теперь нужно смотреть на него и вообще на классическую литературу по-другому.
Ещё после начала войны я поняла, что диссиденты — это не всегда и во всём положительные люди. Солженицын был противником советской власти, но одновременно придерживался имперской идеологии. И мы об этом не говорили или говорили недостаточно. Или, например, у Бродского, которого я очень люблю, есть страшное стихотворение «На независимость Украины». Из-за этого текста сейчас читать Бродского мне очень тяжело, хотя это всего одно стихотворение. Нельзя больше преподавать Бродского так, как мы его преподавали раньше. Нужно не только говорить и думать об этих проблемах, но и относиться к ним критически. Так что, конечно, нужно продолжать заниматься Россией. Но как это делать по-другому, я ещё не знаю, честно говоря.
Приходилось ли вам пересматривать своё отношение не к великим писателям прошлого, а к современным авторам из-за российской агрессии в Украине?
Я могу рассказать что-то похожее о Захаре Прилепине. В какой-то момент мы очень тесно сотрудничали с Тюбингенском театром (LTT), и режиссер Ральф Зибельт, поставивший спектакль по роману «Санькя», предложил пригласить Прилепина в университет. А я ничего о нём не знала и согласилась. Всего за час до мероприятия я изучила его биографию и подумала: «Боже мой! Как мы могли его позвать…» — я была в ужасе. В итоге я его представила очень критически, задавала много вопросов. И это было интересно, потому что он, я бы так сказала, «хороший фашист»: симпатичный, вежливый интеллигентный, но нехороший — в моральном смысле — человек. Мне это сочетание показалось очень опасным. Во время дискуссии с Прилепиным звучало много критики, но он, будучи, конечно, очень умным человеком, отвечал очень осторожно и аккуратно. Для меня тот момент стал точкой стыда, я стараюсь забыть его. Даже тогда, задолго до 24 февраля 2022 года, это было ужасно, потому что у нас было много украинских партнёров, в Тюбингенском университете работала Клаудиа Дате, ведущая переводчица с украинского языка, лицо украинской культуры в Германии. А книга Прилепина «Санькя» у меня до сих пор лежит, и я думаю, что нужно всё-таки её прочитать, но пока не могу и не хочу.
Война ужасна… но одновременно это шанс для нас по-новому взглянуть на мир, на разные культуры и увидеть то, что мы раньше не видели
Что помогает вам найти новый взгляд на славянские литературы?
Раньше я не очень сильно интересовалась политикой. Но сейчас я читаю много работ по истории Украины и о путинизме — Сергия Плохия, Тимоти Снайдера, Михаэля Тумана, а гуманитарным теориям уделяю меньше внимания, честно говоря. И я думаю, что это правильно: сегодня важнее понимать, что происходит в реальности. Конечно, мне жаль, что на науку не хватает времени. В то же время я не знаю лично никого, кто читал бы мою работу о жизнетворчестве, которой я посвятила шесть лет. А не слишком научную книгу «Всё дороже украинской жизни. Тексты о вестсплэйнинге и войне» с украинской и польской критикой немецкой и европейской исследовательской оптики, которую мы с Ниной Веллер и Анной Конаржевска подготовили всего за четыре месяца, уже в первый месяц купили больше тысячи раз.
Нуждается ли в деколонизации не только русская литература, но и славистика как научная дисциплина?
В следующем семестре у меня будет семинар о «маленьких» литературах, в частности — о болгарской литературе и о словенской, которая будет в центре внимания Франкфуртской книжной ярмарки в этом году. Поэтому начинать деколонизацию можно, например, с того, чтобы читать другую литературу, которая пока не была внимательно прочитана, или сосредоточиться на антиимпериалистических текстах, которые есть и в русской литературе. Осознать, что до февраля 2022 года мы читали литературу через империалистические очки. И начать читать её более свободно. Я думаю, что мы всё ещё ищем подходящие методы. Война ужасна… но одновременно это шанс для нас по-новому взглянуть на мир, на разные культуры и увидеть то, что мы раньше не видели, — очень тяжело такое говорить.