Тюрьма в России — больше чем тюрьма. И из всех существовавших в нашей стране пенитенциарных систем это в первую очередь будет справедливо для ГУЛАГа. Аббревиатура Главного управления лагерей Советского Союза давно, еще в годы своего существования, перешагнула пределы узкоадминистративного термина и стала символом тоталитарной системы контроля как таковой. Неудивительно, что события, сломавшие судьбы миллионов советских людей, стали причиной появления на свет большого количества исследований, пытающихся осмыслить случившееся разными способами и с разных сторон.
Сегодня существуют сотни работ, каждая из которых может представлять интерес для своего читателя. Хронология, статистика, картография и экономика, история отдельных лагерей, особых лагерных структур, таких как театр, история разных категорий заключенных: «бывших», детей, женщин, верующих и иностранцев, политика памяти и мемориализации — все это становилось предметом отдельных исследований. Желающим найти что-то свое настоятельно рекомендую обратиться к спискам литературы, вывешенным на сайтах «Мемориала» и Музея истории ГУЛАГа, а также к подборке Элен Каплан и Ирины Щербаковой. А в этом обзоре мы расскажем о четырех книгах, которые позволят погрузиться в тему и увидеть основные направления исследований..
«Хозяин: Сталин и утверждение сталинской диктатуры»
О.В. Хлевнюк (Изд. РОССПЭН, 2010. 479 с.)
Когда мы говорим о ГУЛАГе сегодня, мы говорим о сложном и многосоставном явлении. Если ограничить изучение ГУЛАГа собственно лагерными структурами, то появляется очень большое количество вопросов, на которые негде будет искать ответа. Лагерь оказывал столь сильное влияние на общественную, культурную и экономическую жизнь за своими пределами, что далеко не всегда есть возможность эти пределы очертить.
Первыми это заметили бывшие заключенные, вышедшие на свободу в середине 1950-х годов. Многие из них обращали внимание, что «воля» слишком во многом напоминает им то, что они видели и переживали, находясь в заключении. Этот парадокс оказался настолько острым и значимым, что на многие годы вперед главным вопросом ГУЛАГа стал вопрос «Что это было?», сделав вопрос «Как это было?» второстепенным. Мемуары становились одновременно книгами по политической философии — часто даже в большей степени, чем автобиографическим повествованием.
В определенной степени, по схожим принципам развивалась английская и американская школа советологии: последователи которой пытались осмыслить происходящее в СССР. В их распоряжении был знаменитый Смоленский архив коммунистической партии, вывезенный в годы Великой Отечественной войны германскими войсками в Баварию, а после — американскими в Вашингтон. Материалы архива затрагивали практически все этапы существования советского государства с 1917 по 1941 гг. Но самое главное, в архиве содержалось много документов, освещающих коллективизацию, политические суды и массовый террор 1937-1938 гг. В результате анализа архива на западе сложился определенный подход в изучении СССР, который историографы называют «тоталитарной школой». Среди последователей этого направления — Р. Конквест, Р. Пайпс и Х. Арендт.
Сторонники тоталитарной концепции старались выявить основные причины и формы проявления «тоталитаризма» в обществе. Одной из таких форм стал «сталинизм» — система социально-государственных отношений, построенных в рамках доктрины «социализм в отдельно взятой стране». В такой системе на передний план выходит личная власть лидера и группы лиц вокруг него, усилена роль карательных органов, происходит тотальная национализация экономики и сращивание ветвей власти с господствующей политической партией. Дальнейшие работы в рамках советологии изучали особенности проявления сталинизма в культуре, поведенческих практиках, странах Варшавского договора.
Существенной проблемой концепции была чрезмерная универсализация понятия «тоталитаризм». Подразумевалось, к примеру, что явление периодически захватывало разные общества в разные исторические периоды — от римского императора Диоклетиана до Робеспьера и Гитлера. Режимы, которые определялись как тоталитарные, как бы становились во временную линейку, отличаясь друг от друга лишь по высоте и ширине. За общим терялось частное.
Конечно же, это проблема не раз отмечалось специалистами. Решить её для понятия «сталинизм» постарался в своей книге «Хозяин: Сталин и утверждение сталинской диктатуры» главный специалист отдела изучения и публикации документов Госархива РФ, д.и.н. Олег Витальевич Хлевнюк.
Историк обращает внимание, что сталинская диктатура стала следствием сложного взаимодействия исторических традиций, логики конкретных событий, характеров и, что немаловажно, набора исторических случайностей.
Символическое слово «Хозяин», присутствующее в названии, — отсылка к неофициальной кличке генерального секретаря ЦК, ходившей среди его соратников в Политбюро. Выбор именно этого alter ego, а не классического «Вождь» или «Отец народов», готовит читателя к тому, что книга строится на рассказе об истории высшей партийной бюрократии, борьбы за власть и распределение ресурсов.
По предположению автора, к завершению Гражданской войны в СССР сложилась система условной «партийной демократии», т.е. монопольной власти большевистской партии, внутри которой решения предпринимались коллегиально. Ближе к концу 1920-х гг. «партийная демократия» заменяется системой «коллективного управления», при которой члены Политбюро ЦК ВКП(б), оставаясь равными между собой, отодвигают остальных сопартийцев на вторые роли. И наконец, все 1930-е гг., вплоть до начала Второй мировой войны, внутри Политбюро идет политическая борьба, в ходе которой И.В. Сталин сначала становится «первым среди равных», а после возвышается до «Хозяина».
Поворотным моментом в этой борьбе стало принятие ускоренной программы индустриализации при масштабной коллективизации крестьянских хозяйств, предложенной Сталиным. Такой вариант, подразумевавший использование репрессивных методов в отношении несогласных крестьян, стал возможен только после победы в 1929 г. Сталина и его сторонников над группой «правых» в Политбюро — Н.И. Бухариным, М.П. Томским и А.И. Рыковым, которые предлагали более мягкую форму промышленного строительства и отказ от «чрезвычайных» мер.
Репрессии по отношению к крестьянству, изначально предполагавшиеся как рычаг экономического принуждения, быстро стали для Сталина удобным инструментом политической борьбы. Выступления недовольных крестьян использовались как предлог для поиска «врагов» внутри партии. В своей работе Хлевнюк подробно рассматривает несколько ключевых политических процессов того времени.
Первая пятилетка так и не смогла принести ожидаемых результатов. Ее итогами стали массовый голод, восстания и политический кризис. С другой стороны, перекачка ресурсов из деревни в государственные ведомства сделала последние по-настоящему влиятельной силой. Практика назначения в руководители этих ведомств членов Политбюро создала ситуацию постоянных внутриведомственных конфликтов, в которых Сталин, пользуясь положением, выступал высшим арбитром, одновременно укрепляя личную власть.
Предреволюционная ситуация конца первой пятилетки заставила руководство страны к 1934 г. временно отойти от масштабных репрессивных акций. Однако политические чистки внутри партии и в административных органах продолжались и дальше. Любой удобный повод, такой как убийство С.М. Кирова в Смольном, использовался для начала кампаний по борьбе с политическими оппонентами. Процессам 1934–1936 гг. в книге посвящена отдельная глава.
«Большой террор» стал следствием развития нескольких пересекающихся тенденций. С одной стороны, масштабные кампании с применением насилия стали удобной и постоянной практикой политического принуждения. Такие акции происходили как до 1937 г., так и после, вполне укладываясь в теорию «перманентной чистки». С другой стороны, предвоенная обстановка явно усилила и ожесточила именно эту конкретную операцию.
В нашей стране до сих пор популярна теория историка Ю.Н. Жукова, согласно которой И.В. Сталин не был напрямую причастен к чисткам «Большого террора». Однако в современных исследованиях эта теория была не раз опровергнута. О.В. Хлевнюк, опираясь на большое количество источников, включая переписку и личные резолюции «вождя», показывает ключевую роль Сталина в трагических событиях 1937–1938 гг. Сталин на протяжении всего хода репрессивной кампании тщательно контролировал ключевые решения, направляя террор в выгодное для себя русло. Н.И. Ежов, по мнению автора книги, стал технической, маловлиятельной фигурой. Его назначение и последующий арест даже вполне могли быть спланированы Сталиным заранее. Помимо Ежова, была ликвидирована и оставшаяся оппозиция внутри партии.
В том же 1937 г. окончательно разрушилась система «коллективного руководства». По предложению Сталина при Политбюро была создана специальная комиссия («Пятерка»), которая получила монопольное право рассмотрения всех дел, связанных с секретностью и внешней политикой. Вскоре практически все функции Политбюро были распределены между специальными комиссиями, структуру и сферу деятельности которых определял Сталин. В результате перед началом войны в стране сложилась полноценная персоналистская диктатура, отличительной чертой которой было большое количество фиктивных институций и полный контроль «Хозяина» над внешней и внутренней политикой государства.
Говоря о технических достоинствах книги, стоит отметить, что монография опирается на большой массив архивных источников, а большинство затрагиваемых тем О.В. Хлевнюк сопровождает историографическим обзором. При этом автору удалось сохранить оптимальный баланс между строгостью методологии и простой языка изложения. Из всей нашей подборки именно эта книга, пожалуй, будет интересна наиболее широкой аудитории.
«История ГУЛАГа, 1918-1958: социально-экономический и политико-правовой аспекты».
Г.М. Иванова (М.: Наука, 2006. 438 c.)
Если основным жанром предыдущей книги была политическая история, то монография ведущего научного сотрудника Института российской истории РАН, д.и.н. Галины Михайловны Ивановой разбирает изнаночные механизмы ГУЛАГа — экономические, юридические, институциональные, — без которых не могла бы работать громадная репрессивная машина сталинского СССР.
Пожалуй, на сегодняшний день эта фундаментальная работа — одно из наиболее полных исследований ГУЛАГа как комплексного явления. Укрепляет в этой мысли даже простое перечисление тем: проблема исторического дискурса ГУЛАГа, нормативная база репрессий и их институционные основы, становление лагерной системы, переход от «школ труда» к лагерно-промышленному комплексу, ГУЛАГ — карательная система нового типа, лагерная экономика, лагерная юстиция.
Г.М. Иванова отмечает, что в истории ГУЛАГа до сих пор много белых и черных пятен, однако коллективный труд десятков отечественных и зарубежных специалистов позволяет нам сегодня говорить о репрессиях научным языком. В первой главе автор делает историографический обзор, а также разбирает основные проблемы, с которыми встречается историк при работе с лагерной темой.
Особый интерес представляет приведенный в книге анализ нормативно-правовой базы репрессий. Фактически с самого начала «красного террора» большевики пытались дать юридическое обоснование использованию насилия по отношению к тем, кого они записывали во «враги народа». Однако в условиях Гражданской войны вышеупомянутое насилие редко вписывалось в рамки какого-либо, даже революционного, юридического поля. С утверждением советской власти ситуация несколько изменилась — появилась возможность создания упорядоченного законодательства, отличительной чертой которого было постоянное ужесточение на протяжении всех 1920–1950 гг. Первый уголовный кодекс РСФСР 1922 г. ввел в оборот понятие контрреволюционного преступления — «всякого действия, направленного на свержение, подрыв или ослабление советской власти»Изначально вместо «ослабления» предполагалось использовать только слово «подрыв», однако выбор был сделан в пользу наиболее широкой формулировки. УК сохранял форму и регалии документа, охраняющего законность, однако писался он, исходя из таких инструкций Ленина, как «суд должен не устранить террор <…>, а узаконить его принципиально, ясно, без фальши и без прикрас» (Иванова Г.М. С. 69).
С 1934 г. в суды входит практика «ускоренного делопроизводства», после чего даже формальная сторона суда как защитника закона стала отходить на задний план. Существовавшее законодательство с середины 1930-х гг. все чаще замещалось подзаконными актами (т.е. нормативными инструкциями по проведению законов в силу) и постановлениями ЦК, имевшими силу законов. Именно по таким постановлениям в годы Второй мировой войны без дополнительных «проволочек» могли быть репрессированы целые народы. Отдельной проблемой стали специальные внутрилагерные суды.
Исключительно карательный характер советской юстиции был ограничен только в 1958 г. с выходом новых Основ уголовного кодекса СССР. Обновленный УК содержал ряд статей, предусматривающих недопустимость массового внесудебного преследования, однако сохранил широкие законодательные возможности для точечных политических репрессий.
Помимо законодательной, Г.М. Иванова разбирает организационную сторону появления ГУЛАГа. Декрет о суде 1917 г. фактически ликвидировал плоды Великих реформ Александра II: он отменял такие понятия, как независимость судебной системы, суд присяжных, гласность процесса, возможность апелляции (допускалась только кассацияКассация — проверка вышестоящим судом решений нижестоящего. В отличие от апелляции, предполагающей новый пересмотр дела по существу, кассация рассматривает формальную сторону применения законодательства и процессуальных норм уже выдвинутого приговора приговора) и т.д. Роль суда в годы Гражданской войны исполнял Революционный трибунал — отдел при ВЦИК РСФСР. Возможность предоставления адвокатской защиты или право вызова свидетелей оставались в исключительном ведении трибуналов. Однако помимо даже такого несовершенного суда в РСФСР 1920-х годов существовал орган, имевший право на проведение внесудебной расправы, — Всероссийская чрезвычайная комиссия (ВЧК при СНК РСФСР). Отделения ВЧК имелись при ключевых структурах государственной власти, и именно они стали основным инструментом «красного террора». После создания СССР ВЧК была распущена, но право на проведение внесудебной расправы перешло к ГПУ при НКВД, впоследствии передаваясь другим ведомствам.
Ключевой особенностью делопроизводства ВЧК — ГПУ — ОГПУ — НКВД — МВД был приоритет внутренних постановлений над общесоветским законодательством. При такой практике распространение получили «двойки» и «тройки», которые проводили специальные операции, наподобие «кулацкой», руководствуясь ведомственными распоряжениями, содержание которых могло почти никак не согласовываться с законодательством СССР.
Четвертая, пятая и седьмая главы книги посвящены развитию системы лагерей принудительных работ — от первых появившихся в 1918–1922 гг. концентрационных лагерей до организации в 1930 г. Главного управления исправительно-трудовых лагерей (ГУЛаг), просуществовавшего до 1956 г.
Концептологом будущего ГУЛАГа был Ф.Э. Дзержинский, по его инициативе в 1920 г. при ВЧК было создано Главное управление лагерей принудительных работ. Подразумевалось, что труд заключенных нужно использовать для восстановления страны. В книге есть описание первых лагерей, по большей части располагавшихся на бывших монастырских территориях. Резкий скачок в развитии лагерная система получила по окончании периода НЭПа. В 1929 г. ОГПУ, по поручению Политбюро, приняло решение о создании сети крупных лагерных управлений в разных частях страны; появлялись такие аббревиатуры, как СИБУЛОН, КАЗУЛОН или ДАЛЬУЛОН. Их появление говорило о том, что руководство страны сделало ставку на глобальную систему принудительного труда. Вершиной этой системы стал ГУЛаг, подчинявшийся напрямую ОГПУ, а с 1934 г. — НКВД.
Всего через систему за 1918–1956 гг. прошли, по подсчетам автора, порядка 20 млн человек, еще 7 млн были отправлены на спецпоселение. 2 млн человек не пережили заключения. Статистике в монографии уделено достаточно большое внимание.
Несколько глав автор посвящает анализу экономики ГУЛАГа. В период Гражданской войны и НЭПа лагеря принудительных работ не играли существенной роли в советской экономике. Однако к началу 1930-х гг. их роль становится уже весьма заметной. Отделения ГУЛАГа имели явную отраслевую направленность (лесную, горнопромышленную и т.д.). Помимо заключенных, советская экономика также эксплуатировала труд спецпереселенцев и депортированных крестьян.
Как отмечает Иванова, бесплатность принудительного труда создавала иллюзию его эффективности; несмотря на мобилизационные возможности, директивная экономика мало что могла предложить в плане мотивации труда. В среднем уровень производительности труда на стройках НКВД был ниже, чем на стройках союзных наркоматов, на 30-50%, продукция лагерей давала большой процент брака. При этом содержание предприятий обходилось союзному бюджету в копеечку. К примеру, в 1949 г. расходы на аппарат МВД составили 65,8 млрд руб., а на социальное обеспечение Советского Союза 25,8 млрд руб. (Иванова Г.М. С. 360). Окупить себестоимость продукции лагерное начальство старалось за счет условий содержания заключенных. К примеру, затраты на пайки одного заключенного в 1951 г. составляли 1536 р. годовых, а питание лагерной собаки в том же году обходилось в 1859 р. (Иванова Г.М. С. 354)
Монография Г.М. Ивановой — по-настоящему глубокое и всеохватывающее исследование. Конечно, это академическая работа, и изложена она не самым простым языком, но не перегружена сложной терминологией и вполне понятна не привыкшему к научным текстам читателю.
«ГУЛАГ. Паутина Большого террора».
Энн Эпплбаум (Пер. с англ. — Московская школа политических исследований, 2006. 606 с.)
Выдающееся произведение американской журналистки и историка Энн Эпплбаум «ГУЛАГ. Паутина большого террора» находится на стыке жанров и методологических подходов. Это одновременно и самобытное журналистское расследование, для которого характерны такие черты, как интервьюирование и доказательная структура повествования, и полноценное историческое исследование, и, в некоторой степени, бытийная панорама «банальности зла», переполнявшей советские концентрационные лагеря.
Книга, вышедшая на английском языке в 2003 г., была очень тепло встречена зарубежным читателем и заслужила большое количество литературных наград, включая Пулитцеровскую премию за нехудожественную литературу в 2004 г. В России, однако, исследование не получило столь широкой известности. Впервые выйдя на русском в 2006 г. в издательстве Московской школы политических исследований, книга была переиздана в 2015 г. в издательстве Corpus под более лаконичным наименованием «ГУЛАГ».
Настоящая ценность произведения Эпплбаум состоит в скрупулезном изучении социальных отношений внутри ГУЛАГа: лагерной стратификации и иерархий, стратегий выживания, форм и проявлений общения, дружбы, вражды, любви и ненависти. Картина, предстающая перед читателем, поглощает и пугает одновременно. Она состоит из сотен различных историй: от смерти приговоренного к лагерю за запись в дневнике пятнадцатилетнего мальчика до практики заключенных использовать лесораспилочные станки как орудие казни «ссученных»Слово тюремного жаргона, обозначающее заключенного, который в силу каких-либо обстоятельств пошел на сотрудничество с администрацией. Истории не просто пересказаны автором, а систематизированы и разложены в тематические блоки.
Внушительная по объему книга структурно поделена на три основные части, включающие 27 глав. Хронологически Эпплбаум, как и Иванова, начинает историю ГУЛАГа с советских репрессий 1917 г., но заканчивает, что примечательно, 1986-м. Такая хронология объясняется существованием лагерей принудительных работ и после смерти Сталина, хотя и в куда меньших масштабах.
Первая часть книги посвящена истории лагерной системы с 1917 по 1939 г. Показываются внутренние этапы её развития от основания ранних лагерей ВЧК и колоний Наркомюста до окончательного формирования системы ГУЛАГ. Первые лагеря, по концепции автора, стали результатом своеобразного импровизированного компромисса между утверждением о наступлении социализма, при котором тюрьмы, как пережиток царизма, будут не нужны, и наличием «врагов народа», которых требовалось где-то содержать. В 1923 г. на территории Соловецкого монастыря был создан лагерь, действующий на постоянной основе. В 1928–1929 гг. «успех» лагеря стал базой для создания всесоюзной системы лагерей по соловецкому образцу. ГУЛАГ 1930-х годов замысливался не только как инструмент политического террора, но и как прибыльное предприятие. Особенно это проявилось на «великих стройках коммунизма», таких как Беломорканал.
Вторая, наиболее ценная и объемная часть книги — «Жизнь и труд в лагерях», состоит из логических блоков, освещающих ту или иную часть быта заключенного. Автору удалось создать точную, яркую и страшную панораму всех этапов заключения: от ареста до освобождения или смерти, побега или бунта. Собственно, главы и выстроены в этой последовательности: Арест — Тюрьма — Этап, прибытие, сортировка — Лагерная жизнь — Труд в лагере — Наказания — Охранники — Заключенные — Женщины и дети — Умирающие — Стратегии выживания — Бунт и побег.
Эпплбаум, используя материалы архивных источников, изданные монографии, мемуары и собственные интервью, старается максимально детально реконструировать каждую из этих сфер лагерной жизни. В этих главах рассмотрены неформальные иерархии, такие как деление на «урок»Слово тюремного жаргона, которым обозначали вора-рецидивиста, «придурков»Слово тюремного жаргона, которым обозначали заключенных, работающих на административных или обслуживающих должностях: повара, библиотекари, врачи и т.д. и заключенных «общих работ»; взятки, питание, системы принуждения и сотрудничества,структура женских бараков, изнасилования и гомосексуальные отношения в лагере, а также многое другое. Отдельным наиболее ярким воплощениям лагерной жизни, как, например, ШИЗО, «Дом свиданий» или «Почтовый ящик», автор посвящает отдельные подглавы.
Третья часть книги посвящена развитию лагерной системы в военное и послевоенное время — самому тяжелому периоду в истории системы ГУЛАГ. В этой части исследовательница старалась показать реакцию уже сложившейся и укорененной репрессивной машины на различные «внешние раздражители» — войну, иностранных заключенных, краткую волну послевоенных освобождений, серию «повторников», смерть Сталина. Тут же находится описание тюрем и исправительно-трудовых колоний 1960–1980 гг.
В конце книги Эпплбаум уделяет немного места собственным размышлениям о проблемах памяти и мемориализации ГУЛАГа. Исследовательница отмечает весьма противоречивое и неоднозначное отношение к ГУЛАГу в современной России. Очень показательна описанная в книге история, когда во время одной из своих поездок Эпплбаум сообщает попутчикам — нашим соотечественникам — о цели своих исследований, получая в ответ полную возмущения тираду, что американцев в нашей истории интересует только все плохое и отталкивающее.
Нет нужды говорить о художественных достоинствах книги-лауреата Пулитцеровской премии. Первый перевод с английского содержал некоторые неточности, но они были исправлены во втором издании книги.
«Кривое горе: память о непогребенных».
А. Эткинд (НЛО, 2016. 328 с.).
События такого масштаба и драматичности, как сталинский ГУЛАГ, не могут полностью раствориться во времени. Даже без огромного количества литературных свидетельств, исследований, памятников, фильмов и картин, метафорический «ГУЛАГ» в тех или иных нарративах существовал бы на протяжении поколений. Однако для нас как общества вопрос о том, в какой форме существует эта память, не менее важен, чем сам факт ее наличия.
Желание оформить, проявить собственные воспоминания о каком-либо событии или человеке может выражаться в совершенно разных, порой парадоксальных формах и практиках. Например, родственники казненных во время Великой французской революции буржуа собирались на так называемые «балы жертв». Мужчины и женщины, одеваясь в неестественные наряды, составляя короткие, как у арестантов, прически, танцевали и пели, рисуя в движениях элементы казни или трибунала. Подобные балы, несмотря на экстравагантность, помогали их участникам пережить горечь утраты и продемонстрировать солидарность.
Горе не может быть правильным или неправильным, оно есть само по себе; «кривым» оно становится когда перемещается в воображение, память, приобретая там различные очертания. Общее горе, пережитое тысячами или миллионами людей, перемещается пространство культуры и воздействует на все общество целиком.
Именно механизмам выхода культурной памяти, ее проецированию в интеллектуальной и политической истории СССР и России посвящена книга профессора Европейского университета Флоренции, психолога, литературоведа и историка культуры Александра Эткинда «Кривое горе: память о непогребенных».
Название отсылает к одной из работ Зигмунда Фрейда «Горе и меланхолия». Если говорить о структуре, то исследование поделено на 11 глав. Фактически книга представляет собой адаптированный сборник статей автора, где каждая глава выступает как самостоятельное исследование. Впервые она вышла на английском языке в 2013 г., на русском опубликована (2016 г.) в авторизованном переводе издательством НЛО.
Помимо упомянутых выше «балов жертв», исследователь в преамбуле к своей работе приводит еще один парадокс культурной памяти. На пятисотрублевой купюре Банка России изображен Соловецкий монастырь — один из древнейших в стране. Однако на банкноте образца 1997 г. был изображен не монастырь, а Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН), чьи пирамидальные деревянные башни, воздвигнутые вместо прежних куполов, стали одним из главных символов советского ГУЛАГа. В 2010 г. эта ошибка была замечена, и на новых купюрах уже изображен храм в его отреставрированном виде. При этом старая банкнота остается в обращении.
Подобные призраки прошлого, по утверждению автора, переполняют современную действительность. Они заставляют задуматься, справилось ли российское общество с преодолением травмы, нанесенной сталинскими репрессиями, или она до сих пор терзает коллективное сознание? На этот вопрос Эткинд дает однозначный ответ: «Потеря и силы горя настолько велики, что отделение от катастрофического прошлого не произошло, не происходит оно и сейчас».
В первых главах профессор анализирует взаимоотношение понятия «горе» с понятиями «травмы», «повторения», «подражания» и «неузнавания». Описывая «горе» — ключевое понятие книги, — Эткинд отталкивается от его фрейдистского толкования как ответа на переживания Другого. Испытывать горе — участь ныне живущих, мертвые на это не способны. «Травма», в таком ключе, обозначает ответ психики на собственное состояние в связи с перенесенными событиями. Так вся схема исследования строится на триаде «террор — травма — горе». События, погубившие миллионы советских людей, травмировали миллионы их близких и родных. Но процесс рефлексии, отстраненного сопереживания («горя») доступен лишь внукам и правнукам репрессированных.
По возвращении домой вчерашние узники испытывали множество личных и социальных проблем. Часто в момент первой встречи близкие вернувшегося не понимали, что за человек стоит перед ними. Известны случаи, когда воспитанные в государственных учреждениях дети репрессированных отказывались принимать своих родителей, называя последних преступниками. Подобные трагедии провоцировали «бумеранги насилия», когда пережитые в прошлом травмы отзывались и дальше, создавая новые конфликты. Разорвать этот порочный круг могла бы только глубокая рефлексия, осмысленное и публичное проговаривание проблемы, причем совершенная на уровне нации. Однако после небольшого окна времен «оттепели» власти СССР и часть советского общества различными способами ограничивали разговор о репрессиях и их последствиях, что только усугубляло проблему.
Задав оптику, Эткинд переходит к анализу советской и российской социальной памяти, выраженной в литературе и кинематографии, скульптуре, музыке, академических трудах и т.д. Профессор рассматривает широкое многообразие отечественной культуры именно в русле осмысления и переживания посттравматического наследия.
Следуя триаде «террор — травма — горе», он изучает творчество трех поколений советских и российских деятелей культуры. Во-первых, работы авторов 1950-х годов, которым непосредственно довелось пережить заключение в лагерях. Во-вторых, творчество людей, чьи родители и родственники были репрессированы в 1930–1950-х годах. В-третьих, работы живущих в 1990–2010-е годы, кто испытал влияние различного травматического опыта, но напрямую не переживал его. Его героями становятся ученые Михаил Бахтин и Лев Клейн, писатели Александр Солженицын и Андрей Синявский, поэты Осип Мандельштам и Олег Григорьев, режиссеры Эльдар Рязанов и Юрий Любимов, а также многие другие: от историков, осужденных в 1929 году по «академическому делу», до Виктора Пелевина и Сергея Лукьяненко.
В ходе этого анализа, которому посвящена большая часть книги, автор проводит ряд своеобразных изысканий. Например, Эткинд считает, что склонность отечественных писателей к макабрическим картинам балов Воланда или описаниям (в)ампиров Пелевина на московских улицах — это проявление неотпетой памяти о погибших. Неоплаканные мертвецы возвращаются в наше коллективное воображение в виде вурдалаков и демонов. «Магический историзм» российской литературы выступает своего рода заменителем классической истории. В русле же последней складывание «здоровой», обычной мемориальной культуры затруднено, так как в обществе нет консенсуса относительно сталинизма и его последствий. Осознание репрессий произошло в литературе, но оно не произошло на уровне закона, права и памятников.
Отдельно Эткинд анализирует историю мемориализации памяти о жертвах репрессий в России и Германии. Особенностью сталинского террора, в отличие от нацистского, было намеренное слияние в размытом образе «врага народа» как настоящих преступников, так и невиновных. Это породило ситуацию, когда отделить первых от последних в многомиллионных масштабах не представляется возможным, что в свою очередь не позволяет закрепить в обществе единое отношение к пострадавшим. Этот парадокс не позволяет репрессиям сталинского периода уйти из повестки — любое политическое действие, требующее объединения разных групп людей и интересов, столкнется с расколом, который оно должно преодолеть, каждый раз возвращая к наболевшей проблеме.
Сложный разговор о культурной травме и политике памяти в России и других странах продолжил филолог и журналист Николай Эппле в своей новой книге «Неудобное прошлое».
Как и все работы Александра Эткинда, «Кривое горе: память о непогребенных» — прекрасный образчик современного междисциплинарного культурально-исторического исследования. Эткинд синтезирует различные жанры и научные направления: историю, политологию, психологию, литературоведение и кинокритику, работы по memory и trauma studies. Все это он делает для создания особого фокуса, никогда не применявшегося в таком сочетании и с таким исследовательским материалом. В результате читатель получает исследование, которое заставляет посмотреть на наследие ГУЛАГа под совершенно необычным углом. Книга легко читается и не перегружена научной терминологией. Отдельный плюс — что каждую из 11 глав можно читать как самостоятельную статью.